Гёте назвал юмор одним из элементов гения, а Бернард Шоу дал ему еще более высокую оценку: «…юмор – черта богов!.. Нет ничего серьезнее глубокого юмора». Юмор присущ любому человеческому коллективу, на любой стадии развития. «Смех свойствен одному токмо человеку», – говорится в Словаре Академии Российской 18 в. «Где смех, там человек; скотина не смеется», – писал М.Горький. Можно представить себе общество, не знающее слез и печалей, но общество без смеха, без юмора, без шутки – такое и представить себе трудно.

В чем сущность комического? Задаваясь этим вопросом, мы вступаем на скользкий путь, от чего предостерегают многие авторы. Одни говорили о бессмысленности определения сущности комического, о том, что всякое размышление убивает смех. Другие, не отрицая важность подобного определения, подчеркивали его трудность, а может и невозможность: «…юмор – область, которая не подлежит определению. И каждая новая попытка определить его приводит только к юмору» (З.Паперный). Теоретики комического отмечают, что «ни одному из исследователей <…> не удалось создать универсального и исчерпывающего определения» (Б.Дземидок). И это притом, что над проблемой комического более двух тысячелетий работали и психологи, и социологи, и искусствоведы, и филологи, и философы (в том числе создатели философских систем, такие, как Аристотель, Гоббс, Кант, Гегель, Шопенгауэр, Шеллинг).

Аристотель говорил: «Смешное – это некоторая ошибка и безобразие, никому не причиняющее страдания и ни для кого не пагубное». Иллюстрируя основные признаки комического, указывают, например, на ситуацию падения на улице важного господина, – падения, сопровождаемого нелепыми телодвижениями, но ни для кого не опасного. Заметьте, что смех тотчас прекратится, если мы увидим кровь или услышим стоны! Вышучивание чего-то дорогого, близкого нам также неуместно и вызывает протест. Отсюда реплики типа «Этим не шутят!» и анекдоты о неуместных шутках. Известен случай, как петербуржцы, обычно восхищавшиеся остроумием актера П.А.Каратыгина, осудили его, когда он на похоронах брата, В.А.Каратыгина, усиливаясь протиснуться к гробу покойного, не утерпел и сказал каламбур: Дайте мне, господа, добраться до братца!

Неуместный, в том числе невольный каламбур может звучать почти кощунственно – как, например, фраза в телевизионной программе «Время» (20 декабря 1988): «Землетрясение в Армении потрясло всех советских людей».

Возникает вопрос: а как же «черный юмор», шуточки типа: Шапочки в ряд, тапочки в ряд – / Трамвай переехал отряд октябрят? Однако это не нарушает аристотелевский принцип личной безопасности: в «черном юморе» мы ведь имеем дело не с подлинными ужасными происшествиями, а с вымышленными. Более того, предметом юмора могут стать даже и подлинные трагические события. Василь Быков в повести Карьер пишет о своем герое: «Агеев знал немало людей, которые о своем военном прошлом, зачастую трудном и даже трагическом, имели обыкновение рассказывать с юморком, посмеиваясь над тем, отчего в свое время поднимались волосы дыбом, находили в ужасном забавное». Тем самым аристотелевский принцип личной безопасности предполагает, по-видимому, безопасность в настоящем и, возможно, в будущем (вряд ли герои Быкова стали бы «с юморком» говорить об ужасных событиях, ожидающих их в будущем).

Особенно трудно определить границы допустимого в случае, когда объектом комического является произведение искусства. Любопытно, что сами авторы гораздо терпимее относятся к комической перелицовке их произведений, чем их горячие поклонники. Вл.Новиков, автор «Книги о пародии», указывает целый ряд эпизодов из жизни Жуковского, Пушкина, Блока, Ахматовой и других авторов, которые не прочь были посмеяться над пародийной переделкой своих произведений, а то и провоцировали подобные переделки. Вот, например, эпиграмма, которую поэт 18 в. В.Капнист написал сам на себя (как бы от лица своих читателей): Капниста я прочел и сердцем сокрушился: / Зачем читать учился!

«Истинные ценности не боятся испытания смехом и даже в какой-то мере в нем нуждаются. Вспомним, как беззаботно смеется пушкинский Моцарт, слушая безбожно коверкающего его музыку трактирного скрипача. И как нетерпим к насмешкам и гримасам Сальери: «Мне не смешно, когда маляр негодный / Мне пачкает Мадонну Рафаэля, / Мне не смешно, когда фигляр презренный / Пародией бесчестит Алигьери» (Вл.Новиков).

Признаки комического, выделенные Аристотелем, необходимы, но недостаточны. Вполне очевидно, в частности, что не всякая безобидная ошибка вызывает смех. Так, большинство опечаток могут вызвать лишь досаду. Положим, мы видим опечатки в слове послами: Высокие договаривающиеся стороны обменялись тослами (или: посмами). Не смешно. Почему же вызывает смех другая опечатка в том же слове: Высокие договаривающиеся стороны обменялись ослами? Очевидно, потому, что здесь возникает второй, дополнительный смысл, контрастирующий с первым, – представление о глупости послов, их дискредитация. Казалось бы, сталкиваясь в комическом с чем-то уродливым или, по меньшей мере, не совсем нормальным, мы должны испытывать отвращение или неприязнь. В действительности же это, наоборот, забавляет нас. Исследователи единодушно объясняют это тем, что уродливые явления вызывают у человека, свободного (хотя бы в данный момент) от этого недостатка, ощущение силы, превосходства над кем-либо, довольства собой.

Итак, комический эффект вызывает не всякая безвредная уродливость (или, как сейчас предпочитают говорить, отклонение от нормы), а лишь такое отклонение, которое вызывает возникновение добавочного смысла, второго плана, резко контрастирующего с первым. Слушатель заманивается на ложный путь, а потом маска сбрасывается (фаза «озарения» и комической радости). Шутка двухчастна, в ней есть исходная точка и вывод, без промежуточных звеньев. Это обеспечивает внезапность перехода и тем самым больший комический эффект.

Как соотносятся между собой две части шутки? Важный вклад в понимание этого важного вопроса внесли теория «обманутого ожидания» и теория «комического шока». Это – две конфликтующие теории, а между тем правы сторонники как той, так и другой теории. Дело в том, что отношения между частями шутки не сводимы к одному из двух указанных типов. Здесь возможно и то, и другое.

1) Обманутое ожидание. И.Кант и некоторые другие мыслители подчеркивали, что в шутке наблюдается контраст между ожиданиями человека (основанными на его жизненном опыте) и конечным результатом. Явление, кажущееся естественным, потом демаскируется как абсурд или ошибка и тем самым дискредитируется. Иллюстрацией может служить такая сценка: рыболов с громадным трудом тянет добычу и вытягивает… старый башмак. Именно по этому типу строится большинство языковых шуток. Вот несколько примеров.

[Разговоp о пpиеме на pаботу]:

– Хоpошо, я возьму вашего пpотеже, но он, по кpайней меpе, человек способный?

– О да, господин диpектоp! На всё.

В пpиведенном пpимеpе втоpая pеплика, фоpмально подтвеpждая положительную хаpактеpистику, фактически заменяет ее отpицательной, дискpедитиpующей обсуждаемое лицо.

2) Комический шок. Здесь отношения между частями прямо противоположны описанным выше: явление внешне удивительное оказывается естественным и понятным. Например, мы наблюдаем человека, нелепо размахивающего руками, а потом видим, что это дирижер.

Образцом языковой шутки такого типа являются контаминации – «склеивание» двух единиц (слов, словосочетаний и т.п.), например: выдвиженщина [из: выдвиженец + женщина] (И.Ильф); собакалипсис [из: собака + апокалипсис] (А.Вознесенский); дегенерал [из: дегенерат + генерал] (польская шутка).

Комический шок может быть вызван не только необычностью формы, но и необычностью, неожиданностью смысловой. Вот несколько подобных примеров: Женщины подобны диссертациям: они нуждаются в защите (Э.Кроткий); Мужчина – как клубок: когда женщина выпускает его из рук – он распускается, а когда забирает его в руки – он сматывается (ТВ-программа «Вокруг смеха», 9 ноября 1991).

Интересно, что эта смысловая необычность с развитием науки и техники иногда перестает быть необычностью, и шутка, ее использующая, полностью утрачивает комический эффект. В те дни, когда Л.Кэрролл писал свою сказку Алиса в стране чудес, часы указывали часы, минуты, секунды – но не дни и месяцы. Отсюда его шутка: Шляпа достал из кармашка часы, озабоченно посмотрел на них, встряхнул, поднес к уху и опять встряхнул <…> «Какое сегодня число?» – обратился он к Алисе. Алиса посчитала в уме, подумала немного и сказала: «Четвертое мая!» – «Врут на два дня», – вздохнул Шляпа. Сейчас часы указывают дни и месяцы, никого не удивишь и не позабавишь тем, что они врут на два дня. Шутка утратила свой эффект.

Имеются разные виды юмора – музыкальный, изобразительный, словесный и т.д. Интересно, что иногда может обыгрываться совмещение двух разных видов – например, изобразительного (рисунок) и словесного (подпись под рисунком, резко ему противоречащая). Иллюстрацией может послужить помещенное в журнале «Крокодил» «житие» одного молодого человека, который:…всегда тянулся к свету (на рисунке герой вывинчивает лампочку в подъезде дома);…ночи просиживал за классиками (на рисунке: Ночь. Луна. За памятником Пушкина герой и его собутыльники «сдвигают стаканы»); …когда видел старших, снимал шапку (герой срывает шапку с трепещущего старичка);…дня не сидел без дела (герой, застенчиво потупившись, стоит перед столом следователя, поглаживающего папку с надписью «Дело N»);…и вообще далеко пошел (герой под конвоем отправляется в места не столь отдаленные).

Среди различных видов юмора главное место занимает словесный – языковая шутка. Именно здесь функции юмора проявляются особенно ярко.